И. А. БАЛАКИРЕВ

Остроумный Балакирев, поражая бояр и чиновников насмешками и проказами, нередко осмеливался и государю делать сильные замечания и останавливать его в излишествах хитрыми выдумками, за что часто подвергался его гневу и собственной своей ссылке, но по своей к нему преданности не щадил самого себя.

Однажды случилось ему везти государя в одноколке. Вдруг лошадь остановилась посреди лужи для известной надобности. Шут, недовольный остановкою, ударил

ее и примолвил, искоса поглядывая на соседа: «Точь-в-точь Петр Алексеевич!» — «Кто?» — спросил государь. «Да эта кляча»,— отвечал хладнокровно Балакирев. «Почему так?» — закричал Петр, вспыхнув от гнева, да так... «Мало ли в этой луже дряни; а она все еще подбавляет ее; мало ли у Данилыча всякого богатства, а ты все еще пичкаешь»,— сказал Балакирев.

Однажды государь спорил о чем-то несправедливо и потребовал мнения Балакирева; он дал резкий и грубый ответ, за что Петр приказал его посадить на гауптвахту, но, узнавши потом, что, Балакирев сделал справедливый, хотя грубый ответ, приказал немедленно его освободить. После того государь обратился опять к Балакиреву, требуя его мнения о другом деле. Балакирев вместо ответа, обратившись к стоявшим подле него государевым пажам, сказал им: «Голубчики мои, ведите меня поскорее на гауптвахту».

—        Знаешь ли ты, Алексеич! — сказал однажды Балакирев государю при многих чиновниках,— какая разница между колесом и стряпчим, то есть вечным приказным?

—        Большая разница,— сказал, засмеявшись, государь,— но ежели ты знаешь какую-нибудь особенную, так скажи, и я буду ее знать.

—        А вот видишь какая: одно криво, а другое кругло, однако это не диво; а то диво, что они как два братца родные друг на друга походят.

—        Ты заврался, Балакирев,— сказал государь,— никакого сходства между стряпчим и колесом быть не может.

—        Есть, дядюшка, да и самое большое.

—        Какое же это?

—        И то и другое надобно почаще смазывать...

Один из камергеров был очень близорук и всячески старался скрывать этот недостаток. Балакирев беспрестанно трунил над ним, за что однажды получил пощечину, и решился непременно отплатить за обиду.

Однажды во время вечерней прогулки императрицы по набережной Фонтанки Балакирев увидел на противоположном берегу, в окне одного дома, белого пуделя.

—        Видите ли вы, господин камергер, этот дом? — спросил Балакирев.

—        Вижу,— отвечал камергер.

—        А видите ли открытое окно на втором этаже?

—        Вижу.

—        Но подержу пари, что вы не видите женщины, сидящей у окна, в белом платке на шее.

—        Нет, вижу,— возразил камергер.

Всеобщий хохот удовлетворил мщению Балакирева.

В одну из ассамблей Балакирев наговорил много лишнего, хотя и справедливого. Государь, желая остановить его и вместе с тем наградить, приказал, как бы в наказание, по установленному порядку ассамблей, подать кубок большого орла.

—        Помилуй, государь! — вскричал Балакирев, упав на колена.

—        Пей, говорят тебе! — сказал Петр как бы с гневом.

Балакирев выпил и, стоя на коленах, сказал умоляющим голосом:

—        Великий государь! Чувствую вину свою, чувствую милостивое твое наказание, но знаю, что заслуживаю двойного, нежели то, которое перенес. Совесть меня мучит! Повели подать другого орла, да побольше; а то хоть и такую парочку!

По окончании с Персиею войны многие из придворных, желая посмеяться над Балакиревым, спрашивали его: что он там видел, с кем знаком и чем он там занимался. Шут все отмалчивался. Вот однажды в присутствии государя и многих вельмож один из придворных спросил его: «Да знаешь ли ты, какой у персиян язык?»

—        И очень знаю,— отвечал Балакирев.

Все вельможи удивились. Даже и государь изумился. Но Балакирев то и твердит, что «знаю».

—        Ну а какой же он? — спросил шутя Меншиков.

— Да такой красной, как" и у тебя, Алексаша,— отвечал шут.

Вельможи все засмеялись, и Балакирев был доволен тем, что верх остался на его стороне.

Один придворный спросил Балакирева:

—        Не знаешь ли ты, отчего у меня болят зубы?

—        Оттого,— отвечал шут,— что ты их беспрестанно колотишь языком.

Придворный был точно страшный говорун и должен перенесть насмешку Балакирева без возражений.

Некогда одна бедная вдова заслуженного чиновника долгое время ходила в Сенат с прошением о пансионе за службу ее мужа, но ей отказывали известной поговоркой: «Приди, матушка, завтра». Наконец она прибегнула к Балакиреву, и тот взялся ей помочь.

На другой день, нарядив ее в черное платье и налепив на оное бумажные билетцы с надписью «приди завтра», в сем наряде поставил ее в проходе, где должно проходить государю. И вот приезжает Петр Великий, всходит на крыльцо, видит сию женщину, спрашивает: «Что это значит?» Балакирев отвечал: «Завтра узнаешь, Алексеевич, об этом!» — «Сей час хочу!» — вскричал Петр. «Да ведь мало ли мы хотим, да не все так делается, а ты взойди прежде в присутствие и спроси секретаря; коли он "не скажет тебе «завтра», как ты тотчас же узнаешь, что это значит».

Петр, сметав сие дело, взошел в Сенат и грозно спросил секретаря: «Об чем просит та женщина?» Тот побледнел и сознался, что она давно уже ходит, но что не было времени доложить Вашему Величеству.

Петр приказал, чтобы тотчас исполнили ее просьбу, и долго после сего не было слышно «приди завтра».

«Точно ли говорят при дворе, что ты дурак?» — спросил некто Балакирева, желая ввести его в замешательство и тем пристыдить при многих особах. Но он отвечал: «Не верь им, любезный, они ошибаются, только людей морочат, да мало ли, что они говорят? Они и тебя называют умным; не верь им, пожалуйста, не верь».

Петр I спросил у шута Балакирева о народной молве насчет новой столицы Санкт-Петербурга.

— Царь-государь! — отвечал Балакирев.— Народ говорит: с одной стороны море, с другой — горе, с третьей — мох, а с четвертой — ох!

Петр, распалясь гневом, закричал «ложись!» и несколько раз ударил его дубиною, приговаривая сказанные им слова.