Тимофей Степаныч был мужиком основательным. В свои 58 лет он имел ровесницу жену, на бытовом языке называемую старухой, тридцатисемилетнюю дочь, так и оставшуюся девицей, хрущёвскую "двушку" на первом этаже от завода (полжизни в очереди стоял), шесть соток в пригороде (ещё полжизни сторожем каждое лето в садовом кооперативе), и единственную запись в трудовой книжке.
Как пришел из армии, так и крутил баранку на своём заводе. Карьеры не сделал - куда там, семь классов - но начальство его ценило за покладистость, а мужики в гараже за безотказность в плане "подменить", помочь поковыряться с машиной и раздавить пузырь-другой по пятницам.
В смутные времена завод вдруг перешёл в частные руки жирного Кахи Бендукидзе (точнее его холдинга), что на зарплате существенно не отразилось, но её стали давать без задержек - и на том спасибо...
Под новый год дали ему новый Камаз-седельник, сей факт с мужиками обмыли, а Степаныч, оттирая чёрные руки с помощью Фейри, приговаривал: - Подшаманю после праздников - и до пенсии как у Христа за пазухой.
Первого января, опохмелившись на скорую руку стаканом самогона в два приёма и закусив вчерашним винегретом, Степаныч засобирался. Нацедил четвертинку своего волшебного напитка и надёжно заныкал в бездонном кармане крытого полушубка образца конца семидесятых.
О, самогон, это отдельная песня. Настоянный на мандариновых корках, кои, (мандарины), дочь-воспитательница в канун нового года натаскала из своего интерната для неумных детей. Тимофей Степаныч фильтровал первач по собственной технологии не без помощи собственной системы тонкой очистки автомобильного происхождения. - Куда намылился, обещал вчера кран в кухне починить? - Да починю мать, пойду камаза своего проведаю, форсунки... - Знаю я твои форсунки, старые песни. Как будто нечем больше заняться первого января. Махнул только рукой и нетерпеливо выскочил в морозный новый день нового года.
Автобусы ходили криво, и редко, благо до завода два квартала. На проходной его встретил в жопу пьяный ЧОПовец, беззлобно икающий всем своим тщедушным телом с недоеденным солёным огурцом торчащим из накладного кармана камуфлированного бушлата.
- Ку... ку... куда? - Тутутуда, в гараж, - хохотнул Степаныч, ласково ощущая чекушку левым локтем.
Ключ много лет у него уже был свой, и череде главных механиков вот уже четыре десятка лет с этим приходилось только мириться. В боксе, запустив двигатель, Степаныч поднял кабину и пошел открыть ворота, чтоб не задохнуться. Пока прогревался дизель, наш герой зашёл за угол отлить, и остолбенел. Ворота пожарного выезда были не заперты, и по неочищенному снегу вела колея в сторону цехов. Чуть пройдя, узрел картину. Через пролом в пристройке корпуса какие-то ухари грузили в ГАЗ-66 болванки латуни. «Ёб вашу мать!», - молча сказал Степаныч и попятился в сторону проходной. Там, оттолкнув бухого охранника, заскочил в караулку и набрал 02. Вся смена в разных позах живописно хрючила без надежды на пробуждение. - Алло, милиция, это вас с Завода беспокоят. Тут латунь пиздят, ворота сломали и стену. Нет, на машине. Охрана? Охране не справиться. Я? Тимофей Степанович Павлов, э... шофёр. Нет, меня не заметили. Вроде. К чести райотдела, милиция среагировала. Предприятие выполняла раньше заказы для оборонки, и по инерции объект считался важным.
- Выезжают. Будут минут через пять.
Рысцой прибежав в гараж, Степаныч опустил кабину – и, стараясь сильно не газовать, выехал на площадку перед боксами. Для храбрости накатил с горла, и выпустив сизую струю из выхлопной трубы поспешил к пожарным воротам. Только б не съебались. На его счастье, за забором грохотал товарняк. Маскируясь за этим шумом, ему удалось внезапно подъехать к приоткрытым воротам, заблокировав выезд.
Потом ему разбили одну половинку лобового стекла, потом он отмахивался монтировкой. Потом, когда монтировка улетела, он кинул солидольный шприц в харю нападавшему. Снег окропился красненьким... Потом прискакали менты, пиная перед собой начкара, и всех повязали. Добив самогон, Тимофей Степаныч до ночи провёл в райотделе. Из заводского начальства нашли только косого главного инженера, и начальника службы безопасности со следами губной помады на испитом лице.
Дома жена, поджав губы гузкой, пропела:
- Ну, и гдей-то это мы запровалились? - Не поверишь, в милиции! - От чего ж, поверю. Ничего удивительного. Знаю я твои гаражи. - Кончай базлать, налей лучше. - Ага, щас! Я её вылила в унитаз! - Да ты чего мать, охуела? И посмотрел на стоящую в дверном проёме дочку, одетую по-ночному. Дочка криво ухмылялась. - Тьфу, бляди!
В первый послепраздничный рабочий день с самого утра, главмех прибежал из своей каморки и, комкая пидорку, залепетал - мол, Степаныч, тебя генеральный к себе вызывает, наверное за стекло ебать будет, но я никому не докладывал, ты не подумай. - Да больно ему интересно стекло, больше забот нет? О происшествии Тимофей умолчал из врождённой скромности, да и не успел просто, честно сказать. В приёмной, покосившись на кожаный диван, Степаныч благоразумно притулился в уголке на стуле, наблюдая как мучается секретарша, набирая что-то на клавиатуре пальцами с ногтями размером с добрую блесну. «Интересно, а как она задницу подтирает?», - только успел подумать Степаныч, как секретарша, что-то хрюкнув в телефон, пригласила пройти. За столом, сидел их новый генеральный директор – хлыщ лет 35 с тонкой щёточкой усов и в запонках.
- Ну, сразу к делу... Огромная вам благодарность за проявленное мужество! - Да ладно, - приятно покраснел наш герой, - дело житейское, я чай не чужой на заводе. - Мы тут посоветовались, и я решил. Премируем вас путёвкой. В Таиланд. И тринадцатую зарплату. Вы как-никак ветеран предприятия, самый старый сотрудник.
Тимофей Степаныч, робея от своей наглости, спросил:
- А деньгами нельзя… эту… путёвку? - Нет, вы знаете, нельзя. Тут дело такое, взаимозачёт. Мы им профнастил, они им стеклопакеты, а за стеклопакеты они им, а те нам, путёвки. А путёвки мы меняем на электроды. Дисконт 20 процентов, впрочем неважно... - Понятно, спасибо. А где это? - Оформляться пойдёте, там всё расскажут. Обождите секундочку, я распоряжусь. Поднял трубку и промурчал: - Котик, начисли Павлову тринадцатую зарплату… Что? Уже получил?! Тогда четырнадцатую. Из моего фонда... Ты чего блядь - нюх потеряла? Забыла, у кого сосёшь? Всё. И позвони в Пальму, путёвку будем оформлять на Павлова. - Главбухша - шалунья, - словно извиняясь, улыбнулся генеральный и пожал пролетарскую руку Тимофея Степановича.
Руки кассирши в окошко протянули ведомость, расписавшись, Степаныч получил неожиданные семнадцать тысяч – и, спустившись в бухгалтерию, получил визиточку с адресом турфирмы. Дамы из бухгалтерии проводили его завистливыми взглядами. Недолго думая, вышел из управления и в ближайшем продмаге взял кило водки и упаковку крабовых палок, дабы проставиться мужикам на радостях. К его удивлению, механик уже притаранил из своих заначек стекло, а коллеги шоферюги в курилке обсуждали Степаныча. Слухи расходились быстро, как сливочное масло при Брежневе. Дома, сообщив новость, Степаныч победно заглянул во флягу с брагой, попутно заметив – дескать, можно было и на кого-нибудь из членов семьи оформить, но... Нехуй было самогонку выливать. Дочь позеленела как брезент и захлопнулась в свой комнате, а старуха всё бурчала:
- Найдёшь там себе в санатории молодую, опять стыда не оберёшься.
Был грех - ещё в семидесятые ездил Тимофей по профсоюзной линии в Трускавец, да намотал там на конец. Вместе и лечились. Полгода концентратами питался и год на раскладушке спал потом. Только из-за дочери и не развелись тогда. Но всю жизнь пилила!
- Имей ввиду, денег не дам! - Куда ты денесся? - Из отпускных возьмёшь тысячи полторы, и будет с тебя. - Да ты, старая, вконец уже рассудком повредилась, - психанул Степаныч. - Машке шубу надо покупать, в пальте пятый год ходит, вот её никто и не берёт! - Хуй ей надо деревяный покупать, да смазку... для мозгов...
На следующий день, взяв отгул, он целый день провёл в бегах между ОВИРом и турфирмой, где выяснилось, что загранпаспорт будут делать месяц – и, соответственно, срок вылета назначался на первую декаду февраля. В голове Тимофей Степаныч прокручивал удивительные названия "Утапао" "Паттая", и ещё "Бангог" какой-то. Угораздило ж на старости лет! Пока анкету в ОВИРе выправлял, спрашивая совета у сидящего рядом парня, разговорились. Выяснилось, что тот в Тайланде уже бывал, и посоветовал кой каких советов, от которых у Степановича с одной стороны проснулось утухающее либидо, а с другой вспомнились очереди в КВД.
- А деньги там наши берут? - Нет, там у них свои, их надо менять. - И много надо с собой? - На две недели? Тебе долларов семьсот-восемьсот хватит, если не будешь по кабакам сильно трескать. - Это ж сколько в рублях? - Тыщ 20-25. - Ого! Прикинув заначенную "четырнадцатую" зарплату, да отпускные, на часть которых положила глаз супружница, Степаныч понял, что мотоблок в этом сезоне ему уже не светит. На книжке ещё было НЗ, в общем 25 наскребалось.
Кутить так кутить. Жить-то осталось! Так себя подбадривал Степаныч, меняя рубли на валюту в обменнике. Получилось восемь стодолларовых и две десятки серо-зелёных купюр, которые он держал в руках впервые в жизни. Вылет завтра, чемодан почти собран. Документы, фотография всё готово. Вечером, пока Степаныч менял прокладку в кране, жена чего-то там мараковала на "Зингере", а дочь, сев за спиной, попросила:
- Привези, пап, ракушек каких-нибудь, в аквариум нам в инкубатор. Я тебе фотоаппарат принесла казённый, наш. Только плёнку надо купить и батарейки. - Хорошо.
Тут и старуха подоспела:
- Мне ничего не надо, разве семян каких-нибудь, или рассаду, цветы там... - Ага - попрусь я с рассадой, меня и в самолёт-то не пустят! - Ну как знаешь. Я тут тебе кармашки пришила к трусам.
Степаныч критически осмотрел творение и вздохнул:
- Блядь, но почему на жопе-то? И почему шесть пар?
Машка прыснула в кулак.
- А как ты хотел? Как за деньгами лезть - что люди-то подумают, что яйцо зачесалось? И где ты там стирать-то будешь? - Ага, жопа зачесалась – оно, конечно, люди подумают что всё нормально! - Ну как знаешь. Я тебе покушать в дорогу собрала, там в холодильнике яйца варёные, сала шмат, кура варёная. Утром заберёшь, а то испортится. - Да кормят там! Это ж не поезд.
Ещё раз критически осмотрев вещи в чемодане, Степаныч выкинул оттуда пару шерстяных носков, свитер домашней вязки и кипятильник. Потом подумал и кипятильник оставил. Ножик, ложку и вилку деловито засунул в дырку рулона туалетной бумаги, а эмалированную кружку без сомнений заменил на гранёный стакан. Места в дерматиновом чемодане оставалось ещё изрядно. Сунул десять пачек Беломора, потом подумал, и добавил ещё пять. Ночью не спалось обоим. Раз пять вставал курить на кухню.
- У нас крышки для закатывания есть? - Есть, а зачем тебе?
Подождав, пока дыхание старухи стало ровным, Степаныч молча встал, и решительно, с удивительной проворностью закатал три литровые банки самогона, стараясь не греметь. Теперь полный комплект. И чемодан полный. Под утро закемарил и приснились ему почему-то негры, в Камазе без стёкол, и кидал Степаныч тавотницу как гранату в танк, и не попадал. Самолёт вылетал вечером, а днём Степаныч сходил к себе на завод, попрощаться. Мужики по обыкновению сально шутили, но никто не мог знать тогда насколько их шуточки оказались впоследствии близки к реальности. Загодя приехав в аэропорт, Степаныч с трудом избавился от жены-провожающей. Там он получил конверт с билетами и ваучерами, на котором было написано "Утапао". В очереди на регистрацию пристроился к какому-то лохматому парню, и смущаясь попросил подсказать чего-куда, на самолёте, да тем более за рубеж летел впервые. Тот согласился.
- Ручной клади нет? - Какой клади? - Переспросил Степаныч. - Только чемодан? Тогда в багаж придётся сдать. С собой в салон только пять кило. Вон у меня, один сидорок, лохматый открыл тощий рюкзак, в котором лежало несколько пачек Беломора, бутылка водки и сланцы. "Наш человек, работяга небось, папиросы курит" - подумал Степаныч, перекладывая в полиэтиленовый пакет из чемодана жратву и банку самогона.
- Я всё на месте покупаю обычно, да и выкинуть потом не жалко, чего таскаться-то?
"Нет, не наш человек" - опять подумал Степаныч, вспомнив про шесть пар своих трусов. Таможенные и пограничные формальности прошли нормально, за исключением того, что отбрали нож.
- На обратном пути заберёте, - сказал заёбанный таможенник, ничуть не удивившись продуктовому набору в пакете. Наконец симпатичная пограничница шлёпнула штамп в девственный паспорт и пожелала счастливого пути.
В накопителе лохматый с хрустом свернул голову с бутылки и предложил отметить переход границы. Отчего ж не отметить, кивнул Степаныч, доставая в свою очередь стакан и пару яиц. В общем, когда сели в пузатый 86 ИЛ, пузырь наполовину опорожнился. Всё было в диковинку и неизвестность приятно возбуждала. Пережив взлёт и с восторгом пялясь в иллюминатор, Степаныч тихонько матерился от переживаемых впечатлений. Лохматый, переобпереобувшись в сланцы, вновь активизировался. - Ну, давай дюзнем за эшелон! «За эшелон так за эшелон», - подивился Тимофей Степаныч железнодорожному термину. Потом пили уже самогон за "миллион на миллион" видимости, под еду, которую прикатила стюардесса на тележке. Часть харчей пришлось припрятать, есть не хотелось уже, а оставлять? Такого Степанычу даже в голову не могло придти. Бессонная ночь, треволнения и поллитра спиртного сделали своё дело. Степаныч уронил подбородок на грудь и провалился. Проснулся оттого, что заложило уши. Бодрый голос попросил поднять спинки и пристегнуться, и Степаныч засуетился, стараясь чтоб не пролить, пристроить ополовиненную банку самогонки с дырками в жестяной крышке.
- Не кипешуй - это Карачи… - Чего? - Карачи, Пакистан. Тут постоим пару часов, и дальше полетим, – зевнул лохматый. - Понятно. Хм, у меня тёща была, царство ей небесное в Пермской области из деревни Карачки. Там и окочурилась.
Степеныч, ёрзал-ёрзал, потом вопросил: - Как бы дотерпеть-то до конца, ведь уссусь? - Сейчас уже поздно - а как сядем, в конце салона сортир. - Странно, в поездах на стоянках запрещено... неужто на бетон всё льётся? - Да нет, выкачивают потом. - Ясно – значит, так с говном и летаем.
Лохматый согнулся пополам, и произнёс: - Весело батя с тобой – наверно, вместе и поселимся. А то дадут какого-нибудь ботаника - не накуриться, не морковь притащить... - Да, с некурящим-то конечно сложно... Про морковь спрашивать не стал - мало ль какие там у них правила против овощей.
За окошком самолёта была ночь, люди время от времени промелькивали в чужой форме, а то и вообще в ночных рубашках. И с автоматами ещё заприметил. Стало душно. В общем, опять взлетели, опять накатили, поели, допили, поспали – и, проснувшись, Степаныч обнаружил под крылом море, ослепительное отражавшееся от него солнце, и острова, и зелень берегов. Лето! Полушубок-то не додумался старой отдать, с досадой покривился Степаныч, теперь таскайся. Наконец сели. Спустившись с трапа, Степаныч мгновенно взопрел, шапка меха кролика была явно лишней. Пот заливал глаза, и подойдя к автобусу, Степаныч не обнаружил в нём ничего, хоть сколько-нибудь напоминающее дверь. Подняв глаза, обнаружил ржущих в окне людей. Среди них и Лохматый.
- Хуль вы скалитесь! И пошёл туда, куда тянулся народ. Дверь была слева, водитель справа.
Ясно, япошка праворукий, сам рассмеялся Степаныч, и во все глаза уставился на поодаль стоящие пальмы, ранее виденные только в телевизоре.
- Слава Богу, добрался!
В небольшой аэропорт аэродрома Утапао набился весь самолёт. Все чего-то орали, махали руками, какими-то бумагами. Степаныч как неприкаянный прислонилсяя к огромному кондиционеру, и снова надел шапку. Замёрз. Голова кружилась, во рту было сухо. Неожиданно, как из-под земли, выскочил чувак с Полароидом, и залопотал: - Мистер – фото-фото давай-давай, - и было дело нацелился. Степаныч перепугано стащил шапку, приглаживая волосы, но опомнился:
- Иди нахуй, китаёза - чего тут фотографировать у стены, у меня свой есть аппарат в чемодане.
"Китаёза" видимо уже много раз слышал это выражение и отвалил. Тут подскочил Лохматый, и притащил невесть откуда багаж.
- Ты чего тормозишь, отец! Давай фотки и паспорт, я за тебя эту байду заполню. Да сними ты шапку, трамбуй в саквояж. - Не влезет...
Степаныч рассупонил чемодан, и стал укладывать туда оставшуюся жратву из пакета. Лохматый молча отобрал у него паёк, и выкинул в урну.
- Во-первых, могут не пропустить, (соврал не моргнув) а во-вторых, ты в Тае - забудь про колбасу. Нда, места не прибавилось... Давай сюда чего-нибудь.
Степаныч отдал папиросы и оставшиеся две банки самогона. Места хватило как раз в аккурат для шапки, пиджака и полувера. Содержимое рюкзака же Лохматого теперь напоминало багаж спившегося растамана.
- Доставай десять баксов. - У меня нету! - Как нет - у тебя кредитка, чтоль? - Нет, доллары… - Ну я и говорю - доставай десять. - Аа, так бы и объяснил...
Степаныч с мучительной физиономией засунул руку за поясницу, и начал там ковыряться. Чертыхаясь, выудил свёрнутые бабки, и отмусолил чирик. Купюра была влажная.
- Даа, запугали русского туриста... из какой же... полости ты их добыл, - протянул Лохматый. - Пошли Степаныч, сдаваться... - Куда?! - Шутка.
(C) БСт (Бедный Студент, г. Екатеринбург)
| 