1. Сентябрь. Воздух в комнате синий и липкий. А за окном – желтый и раскаленный. Вчера мы похоронили маму. Теперь сидим на матрасе и слушаем соболезнования. Мимо нас тянется вереница женщин в черном. Они проходят через всю мою жизнь. Идут и идут. Монахини, плакальщицы? Я слаб в ритуалах. Каждая подает сухую ладошку, тут же выдергивает, и что–то бормочет. Конца веренице не видно. Мужчина лет 50, сидящий рядом со мной, — Сосо, мой старший брат. Боже, неужели ему 50? Он невольно чуть–чуть задерживает руку одной из женщин и провожает ее невольным взглядом. Но о нем позже. Так они и будут идти, пока и мы не умрем от жары и однообразия. Но вот и последняя: карлица. Она протягивает неожиданно б ольшую ладонь, и я не могу оторвать глаз от ее бороды.
2. Самозванец. Вошел подкалымить незваный раввин. Дядя Шалико выталкивает его назад, в желтое пекло, и объясняет нам: «Слушай, я этого раввина на одних поминках видал! Так он там в рясе бил. Самозванес. Нэ волнуйтес! Сейчас нормалный, грузинский раввин придет».
3. Я. На полу – большой застекленный портрет мамы. В стекле мелькнуло отражение утомленного мужского лица. Неужели мне 42? Почти все мы – грузинские евреи. Я единственный тут, кто приехал из Америки. А они все жили в Грузии, теперь здесь. Чего больше в грузинских евреях: первого или второго? Может, точнее сказать — еврейские грузины? Ведь евреи всегда отличались поразительным свойством... Да и не только они... Но о чем я думаю? Ведь умерла моя мама. Чего всегда боялся, случилось. Мое первое воспоминание о ней – где оно? Я забыл мое первое воспоминание. Но помню, когда впервые узнал о смертности людей. Мне лет пять. «Мама, ты тоже умрешь?» «Не бойся, не раньше, чем смогу себе это позволить. Тебе к тому времени будет уже все равно». И помню, что в детстве она называла меня «мужчина», а когда постарел, стала называть «ребенок». Пару недель назад я им позвонил. И в конце этой последней беседы мама крикнула отцу: «Мераби, иди, ребенок тебя зовет!»
4. Отец. Самый важный вопрос, который отец задавал себе в течение жизни – это: «Почему нет?» Все лучшее и худшее в его жизни связано с этим вопросом. Теперь плюс к лютой жаре все вокруг заволокла тишина. Мы спросили отца, как он познакомился с мамой. И он почему–то начал рассказывать о любовнице, которая была до. «Она – представь, простая литовка, а я – грузинский еврей, член партии, офицер. И тогда я посмотрел на нее и подумал: «Мераби, почему нет?» Литовка была библиотекарь. Они с моим будущим отцом предавались любви прямо на библиотечных книгах, а самыми пухлыми были тома Маркса и Ленина. «Вожди со стен смотрели на нас бэз одобрения. Эта любовь вообщэ требовала от меня болшого мужества». Так папа называет страх. Ибо в то время за такое буквальное отношение к основам марксизма могли буквально дать срок. Я вижу картинку: под тихую мелодию «Где же ты моя Сулико?» молодой Мераби с рыжеволосой литовкой в алькове, а вокруг порхают амуры (путти) с мохнатым лицом Карла Маркса. И со стрелами. «Портреты наших основоположныков еще долго вызывали у меня... творческий подъем. А поскольку в то время Марксы с Лэнинами виcели или были прибиты всюду, мне приходилось нелэгко. Рефлэкс.»
1950–е. Партсобрание: за огромным партийным столом сидят советские люди с тревожными лицами. Со стен хмурятся портреты вождей. Среди сидящих – Мераби. Старается не смотреть в глаза Марксу. Но поглядывает. У Маркса рыжеет шевелюра. Мераби отгоняет морок. Парторг прос ит высказаться одного, другого. Те встают, мямлят какие–то обещания и садятся. Когда Мераби отворачивается от Маркса, тот злорадно натягивает тетиву и метит стрелой прямо в сердце. Парторг: «А щто думает о падэнии производительности товарищ Мераби Кацнелсон?» Мераби долго копошится, бросает затравленный взгляд на Маркса, тянет время и, наконец, встает, прикрываясь портфелем. Но пока ничего не может сказать, только сипло дышит. Напряженная тишина.
5. Шмуэль. И в этой тишине раздается не очень приличный звук. Это храп Шмуэля, моего младшего брата. К тому же ему снится что–то эротическое. Нашел время. Шмуэль, как и все мужчины в нашей семье, донжуан. Но донжуан невезучий. Невезучий настолько, что у него почти не было женщин. Неудачи его преследовали с детства: 1960–е, провинция. Стена женской бани. Мальчишки стоят на карнизах, метрах в двух от земли, жадно всматриваются. Среди них Шмуэль. Стекла мутные, видно плохо. Можно различить лиш ь шайки и фрагменты телес толстых теток. Но это видят другие, а Шмуэлю досталось окно директора бани: сейф, стол с папками. Но он никогда не теряет надежды. Между мальчишками раздается свист: из ворот выбежали разъяренные краснолицые тетки с вениками. Мальчишек сдувает, и только Шмуэль, запустив руку в штаны, продолжает вглядываться в папки на столе и в дверцу сейфа. Тетки, поймав с поличным, лупят его вениками на карнизе, и еще долго гонят по улице, пока навстречу им не выходит мама. «Он глядел в женскую баню!» — кричат они. Мама с голыми руками, но у нее харизма. И мама умела находить слова. «Это естественно. А что, по–вашему, лучше, если бы он глядел в мужскую баню?». Тетки как–то сразу обмякли и повернули назад. Так было. Но в рассказе Шмуэля мамы не было, и он красиво ушел от погони, но одна купальщица, самая молодая, еще долго и молча гналась за ним. Они миновали центр города, окраину и, уже в сумерках, бегут в лунном с иянии, тяжко дыша, вдоль кукурузного поля, пока наконец, она не валит его в колосья, где он и теряет девственность. Крик Шмуэля посреди кукурузного поля.
Шмуэль стонет во сне. Сосо трясет его за плечо.
6. Сосо. Мой старший брат. Парикмахер от Бога. Точнее, от мамы. Всем известно, что усы у Сосо начали расти в 12 лет. Хотя он и рассказывает, что имел их уже в детском саду, но в то время еще немного стеснялся и тайно брил. Сосо всегда увлекался прической, одеждой, танцами и собаками. И еще он любит симметрию. В армии он, в силу разнообразных талантов, сделался водителем грузовика. И, на пути к истинному призванию, перевернул грузовик. Девушка–эфиопка, «как назло жутко красивая», шла по левой обочине, а Сосо ехал параллельно девушке и пытался с ней познакомиться. Ехал, естественно, по встречной. «И когда я уже почти взял эфиопский тэлефон, то нэобъяснимо перевернулся». Угробил грузовик. Пахло трибуналом. У майора, который разбирал дело в первой инстанции, был кривой бакенбард. Сосо не выносил асимметрии. Он попросил разрешения поправить. И так в итоге постриг майора, что тот через день стал полковником и, благодарный, закрыл дело. И даже устроил Сосо небольшой отпуск. Хотел даже организовать небольшую медаль, но не вышло. Так Сосо стал парикмахером. Причем великим. Он стрижет Шарона. И даже подравнивал папу, когда тот приезжал в Израиль. Недавно к нему зашел какой–то итальянец, говорит, маэстро Сосо ему рекомендовал папа. «Врет, конэчно, – говорит Сосо, – просто увидел стрижку папы и узнал у кардиналов, кто был мастер». Про бакенбард майора – это тоже рассказ Сосо. На самом деле его отмазала мама.
В комнату вошел старик лет 75 с сигаретой во рту.
7. Дядя Шалико всю жизнь был кенто (что–то между дэнди и мачо), всегда с сигаретой. Такое ощущение, что родился с нею в зубах. Точнее, в губах. Кроме мамы, он единственный у нас в семье, у кого есть харизма. Дядя Шалико всегда может решить любую проблему. Как–то после 30–летнего отсутствия он посетил любимую Грузию. И когда хотел лететь обратно, летчик вышел к пассажирам и сказал, что нет керосину. «А что это чернеет вон там?» — спросил дядя Шалико, показывая в иллюминатор. «Военная часть». «Тогда подожды». Дядя Шалико решительно, с сигаретой в зубах, пошел туда, и через пять минут оттуда подъехал истребитель. «Соберите по 100 рублей, и мы спокойно полэтим», — сказал дядя Шалико. Все пассажиры и даже летчики дали деньги. Истребитель поделился керосином. «Самое смешное, что этот истребитэл сказал пускай соберут по 25».
8. Отец, продолжение. Офицер приехал в Сухуми и снял комнату. Увидел 16–летнюю дочь хозяйки и позвал ее в кино. Но семья объяснила: «Это не Париж. Это Сухуми. В Сухуми принято сначала на девушке жениться, а потом пойти с ней в кино». «Почему нет?» — спросил себя папа. Семья тоже сказала «Почему нет?», но сама девушка оказалась мятежной натурой: «А чем ты отличаешься от остальных?» «Я офицер.» «Тут все офицеры». «Я еврей». «Тут каждый второй еврей». «Я... член партии», — от отчаянья выпалил папа, понимая, что это скорее недостаток. И девушка своим взглядом подтвердила это. И отказала. Наше появление на свет было под большим вопросом.
Шмуэль всегда засыпает, когда папа что–то рассказывает. Будто ему трудно послушать в пятидесятый раз.
9. Шмуэль. Мама долго переживала, что он никак не может жениться. Однажды, лежа в больнице, она, в полубессознательном состоянии, рассмотрела сквозь туман, что блондинка–медсестра вполне даже хороша собой. Больная мама сказала ей напрямик: «Хотите...» «Что вы хотите?» — переспросила блондинка. «Нет, это вы хотите», — прошептала мама. «Что я хочу?» — удивилась блондинка. «Выйти замуж за моего сына?». И та вдруг ответила, тоже как в тумане: «Хочу». А Шмуэль жил тогда у меня в Лос–Анджелесе. И они созвонились. Блондинке так понравилась наша мама, что она прилетела в Лос–Анджелес. Что делает мой брат? Он уже в аэропорту романтически дарит е й дешевое кольцо и... скрывается. «Туман был слишком силный», — объясняет он. Но так красиво выглядит в его рассказе. Конечно же, он провел с ней ночь и исчез на утро.
На стене тусклеет портрет бабушки.
10. Бабушка Натела. Дедушка Эфраим, сбежав от Гитлера, не сбежал от Сталина. Попал в лагеря. Бабушке Нателе пришлось кормить семью. И начать бизнес в условиях сталинизма. Добыв трофейный агрегат, бабушка надувала и продавала воздушные шарики с картинками. И вот как–то бабушка показывала детям, как делать картинки и надписи. На одном из розовых шариков она нарисовала одно известное лицо с усами и надписала : «Коба – сволоч. Чтоб он умерЪ», а потом этот шарик с Кобой случайно попал в общую кучу. Прохожие странно смотрели, как трепещет лицо вождя. Не успела бабушка заметить и проколоть шарик, как дунул ветер... А бабушка, нужно сказать, была единственная в городе, кто торговал воздушными шариками. Такой шарик – верный расстрел. И вот вся наша семья бежит по земле, а сверху летит этот проклятый шарик с этим лицом. Который, пролетев над большим портретом Сталина и повисев там, направляется в сторону местного отделения НКВД. Так захотелось пошутить стихии. Моя 16–летняя мама бежит как очумелая, но что она может сделать с буйством природы? И тут раздается выстрел. С дыркой во лбу, розовый Коба испускает дух. Шарик исчезает. Видим, как кто–то засовывает пистолет обратно в кобуру. Моя мама, не зная этого, выбегает из какого–то узкого прохода, а ей навстречу – мой папа. Еврей. Грузин. Офицер. В руках у него букет и ошметки шарика. Так он завоевал ее сердце.
Папа рассказывает: «Ты ревнуешь меня к прошлому?» — спросил он маму. «Твое прошлое – это мое прошлое», — гордо сказала мама. «Я тогда рассмеялся, а теперь я плачу». Его успокаивает дядя Миха.
11. Дядя Миха, эстонский еврей, ставший грузинским. Его история тоже связана с мамой и отчасти с бабушкой. Он был простой неумный парень, беспризорник. Мама, приехав с отцом в Ригу повидать Миху, тут же расчувствовалась и велела ему немедленно переезжать в «сытый» Сухуми. Когда он вышел на сухумском вокзале, то увидел, как он думал, море зонтиков. Но это были огромные грузинские кепки, которые носили тогда все мужчины. Т.е. это было море кепок. Бабушка, шокированная его голой головой, тут же нацепила на него огромную кепку и случайно сказала роковые слова: «Мужчине полага этся носит кепку. Снимешь кепку — ты не мужчина.» С тех пор он ее не снимал.
Миха в одних трусах и в кепке заходит в море. Видим его одинокую голову в кепке, плывущую на поверхности на фоне заката. Чайка садится сверху. Миха в майке проходит рентген, держа кепку двумя руками. Мама быстро назначила ему профессию «Он похож на сапожника», — сказала она. И Миха стал одним из лучших сапожников. Ему легко нашли невесту, грузинскую еврейку (эстонский еврей считался то ли интеллигентом, то ли аристократом). Но супруга через неделю сбежала. И разнесла на весь город свою версию: «Не стоит». Дядю Миху отвели к местному урологу. Уролог дал официальное медицинское заключение на латыни: «Stoit». И высказал гипотезу, что дело в нервах. Тогда патриархи под руководством мамы решили: к проститутке. Она была массивная и с усиками. Все те же женщины в черном отвели к ней пациента. Ждали во дворе и хихикали. В окне мель кнул тощий торс Михи в кепке. Наконец, он солидно вышел. «Она в меня влюблена!» Как открылось позже, во время брачной ночи молодая жена спрятала ненавистную кепку.
12. Мама. Когда дедушку Эфраима, предателя родины, парализовало в тюрьме, его великодушно выпустили. Но до Сухуми он не доехал, а доехал только до Поти. Дело шло на часы, ибо он мог умереть и мы бы так и не свиделись. Вся наша семья отправилась в Поти. Добрались до N, откуда шел поезд в Поти. Но в этот день поезда туда не было, а был только ночной экспресс, который проносится мимо N без остановки. Только экспресс! И тогда мама вышла на рельсы и стала показывать какие–то знаки машинисту несущегося на нее экспресса. И он остановился. Мама может все, поняли мы тогда. Она даже может остановить поезд. Мы успели забрать Эфраима, привезти его в Сухуми, где он переночевал и умер. Но успел сказать, что умирает счастливым человеком, потому что он наконец–то среди своих.
13. Я. Харизма н е передается по наследству. Каждый из нас, как сейчас выяснилось, пытался остановить поезд. Я – в Швейцарии, в 70–х. Полицаи хватают повествователя и утаскивают с рельсов. Проносится роскошный поезд.
Пытался и Шмуэль. Чудом отскакивает от пролетевшего тепловоза, потом камнями швыряет ему вослед.
И только Сосо был относительно удачен. Сосо жестикулирует на путях. Поезд останавливается, машинисты выскакивают и налетают на него с кулаками.
14. Еще о бабушке Нателе. В комнату заглянула собачка с интеллигентным лицом. Это Yosef, одна из любимых собак Сосо. Сосо, кроме девушек, обожает собак. И, когда ему было лет 15, принес как–то в дом «суринамского пинчера, единственного на всю Грузию». У собаки оказался дурной нрав и она кусала бабушку за пятки. «Суринамский сволоч! Что б ты умер!» – кричала ему бабушка. И подгадав момент, когда никого не было, бабушка продала щенка. «Что ты наделала?» &n dash; закричал Сосо, схватил деньги и куда–то убежал. Явно спасать суринамского пинчера. При этом он уронил рубль. Мне этот рубль так понравился, что я тут же проел его в столовой. А безутешный Сосо по дороге пригласил девушку и прогулял полпинчера в модном ресторане. А на остальные полпинчера купил «с рук» модные штаны. И рубашку с драконами. Вечером звонок. Сосо в штанах и рубашке идет открывать. Оттуда на него радостно бросается суринамский пинчер. Покупатели: «Слушай, да она сумасшедшая! Давай деньги, да». Бабушка ответила: «Не в Париже. Это Сухуми».
15. Сулико У тети моей мамы 5 дочерей, которые подозрительно долго (после 22) не выходили замуж. Разнесся грязный слух об их девственности. Но худо–бедно повыходили, осталась одна Сулико. Год–два–три. Уже под 30. Тогда за нее взялась мама. Она нашла румынского еврея, похожего, как я сейчас понимаю, на Франца Кафку. Все румынские евреи похожи на Кафку. Мрач ный, как Кафка, он согласился. Но Сулико не беременела. А ей за 30. В конце концов ей сделали искусственное оплодотворение, и она родила тройню. Все счастливы, кроме Кафки. Он ее внезапно бросает. Но мама его находит, и объясняет этому тупому Кафке, что искусственное оплодотворение – это все равно что от Кафки. И что? Он понял и согласился вернуться.
16. Анзори, дядя мамы. У него пятеро сыновей, из которых четверо всю жизнь заняты темными делами. Пятый сидит. С детства я слышал про эти «темные дела», причем какие, никто не знал. Мне представлялось, как лунные тени сыновей Анзори шуршат в ночи какими–то мешками, что–то выносят, передают друг другу. Переговариваются невнятным, но пронзительным шепотом, потом вдруг резко срываются с места, свисток, крик: «Стой!» и выстрелы. А теперь им всем около 50, обрюзгшие мужчины. А ведь всего лишь 30 лет назад они украли цветной телевизор. Мы все приходили на него смотреть. Но украли, как о казалось, у вора. В Сухуми это считалось неприличным. Все равно что у милиционера. Пришли люди от вора. Пришлось отдать. Но вор все равно обиделся, обещал убить. Мама ему позвонила и все уладила. Она умела находить слова. Не знаю, что теперь они крадут. Дядя Анзори сейчас плачет, говорит, мама спасла его семью.
Это странно, но каким–то образом все в нашей семье зависели от мамы. А ведь она была вовсе не железной леди. Наоборот.
17. Мама. Что у мамы нет ревности к прошлому, она подтвердила лет 10 назад. Звонит мне как–то среди ночи: «У тебя есть сестра!» «Какая сестра?» (маме тогда было за 60). «Ты помнишь, у твоего отца была любовница? Так вот я оказалась в Риге и нашла эту женщину. В Риге, не в Вильнюсе. И у нее есть дочь, копия Мераби. Я самый счастливый человек на свете!» Почему мама считала, что это счастье?
18. Сосо. Я позвонил ему, не зная, что, собственно, я должен делать насчет новой сестры. Сосо ча сто находил иррациональные, но успокоительные решения. «Сосо, ты слыхал, что у нас сестра?» «Да, поздравляю». «Ты едешь в Ригу?» «С ума сошел, у меня пол–Израиля в очереди.» «И как быть?» «Я дал сто долларов.» А Шмуэль даже позвонил нашей сестре. Я спросил, зачем. «Деньги были нужны». Почему я сейчас об этом вспомнил? Потому что сегодня звонила наша сестра, которую никто из нас не видел, и сообщила горькую новость: ее мать скончалась. Папина литовка умерла в тот же день, что и мама.
|
