На таможню в Брест приехали к восьми утра. Кто–то пошел узнавать. Вернулся через десять минут:
— Придется подождать до девяти, у них сейчас пересменка.
В девять нас впустили вовнутрь.
— Видите черту, — женщина–прапорщик показала на грязную белую полоску на полу в большом помещении. — Провожающие остаются за чертой!
— Напишу рассказ, — подумал я, — будет называться 'Перешагнув черту оседлости', –
взял на руки сына, вдохнул и прыгнул.
— Провожающие дальше не идут!
Мы остались одни. Где–то на горизонте махали руками и что–то беззвучно кричали наши друзья.
Я огляделся. Весь интерьер был сделан рукой того же дизайнера, что и в тюрьме на Володарского.
На нас набросились всем наличным составом таможни.
— Откройте чемоданы. Выложите все из карманов на стол. Что здесь? А здесь что? Фотоальбомы на этот стол для просмотра.
Я насчитал шесть столов. Система еще в семидесятые была рассчитана на серьезный ‘поток'.
— Ничего, — подумал я мстительно, — скоро вам и двадцати столов не хватит.
Сегодня 3 декабря 1987 года наша семья на брестской таможне была единственной.
— Эту фотографию нельзя.
— Это мой отец на фронте в 1942 году.
— В военной форме нельзя.
— Что у ребенка в карманах. Выложите на стол. Это что?
— Это детская игрушка.
— Такое нельзя. Золото бриллианты драгоценности предъявите для опознания.
— Бля, скоро они нам и коронки будут вырывать.
— Надо будет, вырвем.
— Может быть вы мне в жопу хотите посмотреть, – сказал я молодухе в зеленой форме.
— Надо будет, посмотрим. И не жопкайте тут. Жопкать он будет ещё.
— Пускай жопкает, где он еще будет жопкать. Где его поймут.
— В Польше поймут и в этом ихнем Израиле, — сказал скучающий пограничник с третьего пустого стола.
— Наши ругательства знают во всем мире,– гордо сказал молодой прыщавый хлопец в звании прапорщика со стола номер четыре.
— А это что на пальце? — спросила молодуха.
В жизни никогда не носил ни колец ни перстней. Только в день свадьбы одел кольцо и на другой день сдал жене на хранение.
— Старик, — сказал мне мой брат перед отъездом, — это тебе, — и вручил огромных размеров уродливый перстень с каким–то фиолетовым камнем.
— Зачем он мне?
— Старичок, — сказал он мне ласково, как глупому ребенку, — нам разрешают по триста баксов на рыло. Ты знаешь сколько стоит банка кока колы? Я смотрел в немецком журнале – две марки. А нам еще нужно будет как–то пить и есть до Америки целый месяц, всей семьей. У нас впереди Австрия и Италия. Или ты думаешь, что сейчас сядешь на поезд в Бресте и он сразу повезет тебя в Нью–Йорк.
Я внял доводам своего разумного практичного брата и одел перстень на middle finger на правой руке. Палец сразу же начал отекать. Сейчас таможенник с пятого стола интересовался этим перстнем.
— Золото, — объяснил я, — допустимый вес, 56–я проба.
— Я не золотом интересуюсь, — сказал таможенник, что за камень?
— Не знаю.
— Как это не знаете, а вдруг это бриллиант в сто карат.
— Бриллиант в сто карат! — воскликнул я истерически. — Ха–xa–xa. Выдрал стокаратный бриллиант из оправы и бросил его в урну. И попал... Я — нервный близорукий еврей, трясущейся левой рукой с пяти метров... Никогда в жизни не попал бы, а тут попал.
На таможенников моя выходка произвела сильное впечатление. Их энтузиазм как–то угас и молодуха в зеленом сказала примирительно:
— Ну, что вы уже совсем уже так уже совсем.
— Вы может еще вернетесь, — сказал прапорщик.
— Нет, — воскликнул я трагически, — не вернемся уже никогда! Прощайте!
— Ладно, — сказал он, — сворачивайтесь. Бегите на поезд, а то опоздаете.
Мы кое–как собрали свои вещи, через вертушку с трещоткой выбежали на перрон, сели в поезд Москва–Варшава и поехали...