Первая половина 90-х. Запруженная студентами остановка у Политеха. Зима. Низкое свинцовое небо висит над головой, а тут ещё поднялся пронизывающий ветродуй с Волги. Скоро начнёт темнеть.
Как всегда, жопа – долго нет автобуса. Народ торчит уже полчаса, и меньше его отнюдь не становится.
Наконец, вдали появляются очертания долгожданного транспорта.

- Слышь, что там едет? – спрашивает низкорослый, но широкоплечий очкарик высокого парня в шапке «петушок».
- Автобус, бля. – отвечает тот.
- Какой-автобус-то?
- Железный ёпт, гггг. – проявляет чувство юмора верзила.
- А номер? А? Какой номер? Я не вижу.
- Я ебу штоле. Тебе надо – ты и смотри, чмо, - подытоживает диалог гопник и, окинув очкарика презрительным взглядом, отворачивается.
Однако, тот не успокаивается.
- Слышь, друг, те что – сложно посмотреть, когда тебя по-хорошему просят?
- А ты чо – хочешь предъяву типа кинуть, лошара?

Очкарик подпрыгивает и резко бьёт высокого с ноги. Тот складывается пополам и тихо опадает на заснеженный асфальт.
Подбегают два его кореша и сходу, без лишних слов, пытаются сделать очкастому больно.
Но это у них не получается. Очкарик, видимо, какой-то ниибацца сэнсэй по всяким интересным рукотворным мастерствам. И отнюдь не по тем, где расписывают самовары под хохлому.

Народ на остановке резко отшатывается от дерущихся. Возможно всё: от банального избиения до поножовщины и стрельбы. А там – кому не повезло, в морге разберутся.

Однако очкастому везёт. Вёрткий и ловкий, словно чертёнок из табакерки, он наносит ощутимые моральные и телесные травмы «бычкам», после чего говорит: «я пока, в основном, ноги применял, если дальше будете выёбываться, применю руки…»

Гопота, потирая ушибленные с ноги яйца и прочие части тела, сваливает. Виновник скандала, что-то шипя сквозь разбитые губы, тоже пытается ретироваться. Очкастый его ловит за шкирку и спокойно спрашивает: «Ты что-то сказал, гнида?»
Верзила резко мотает головой и быстро сруливает в сторону набережной вслед за дружками.

Подходит автобус. Это долгожданный «Икарус» маршрута номер 45. Медленная колымага, останавливающаяся почти у всех фонарных столбов.
Он уже прилично заполнен. Начинается штурм…
Бешеная толпа студентов бросается в двери.

- И- раз! И- два! И – взялиии!!! – древний крик волжских бурлаков разносится над остановкой. «Этот крик у нас песней зовётся», – как говорил классик. Актуально, как и в те времена.

- Препода! Препода пустите! – надрывается кто-то.
- Какого препода, нах? – звучит народный глас.
- Пичужкина!
- А! Станови впереди, сейчас запихнём – отвечает неведомый руководитель организованного хаоса.
- И- раз! И- два! И – взялиии!!!

В автобусе раздаётся громкое: “Пуууу!”. Толстомясая девка, которую впихнули в первых рядах, не в силах сдержать рвущиеся наружу кишечные газы под массой человеческих тел и зычно портит воздух.
В воздухе начинает пахнуть говном, горохом и котлетами.

С улицы кричат:
- Пичужкина впихнули?
- Впихнули! Вот он мне в жопу как раз упирается!
Автобус закрывает двери. Поехали.

Я примостился на заднем сидении. У этого места есть крупный плюс: три сидушки у «Икаруса» находятся как бы на «галёрке», сильно выше всего автобуса. Для того, чтобы туда забраться, требуется некая гибкость членов, и ловкость рук в те моменты, когда пассажир покидает сиденье, а другой пытается занять его место. Что гарантирует от посягательств разных личностей, особенно скандальных бабок, которых набивается ничуть не меньше, чем студентов.

Ехать мне далеко, в самый центр рабочего района в нижней части родного города с пока чужим для меня названием «Нижний Новгород», поэтому я пытаюсь тихонько закемарить.
Однако, не суждено.

Кресло возле меня освобождается на ближайшей остановке и в него подсаживают Пичужкина. Он серьёзно поддат, но пока что бодр. Самое разговорчивое настроение.

- Молодой человек, а где я вас видел?
- На экзамене месяц назад. И на курсовой.
- А, вспомнил. Это вы попросили у меня обратно вашу работу. Зачем вам это? Сейчас нужно торговать в ларьке и зарабатывать деньги. Это актуальная тенденция.
- Мне нравится электродинамика и нравится технология производства СВЧ-приборов.
- Всё умерло. Нет больше ни науки, ни производства. Вы идёте в никуда. Поколение торговли… Обслуга. Я даже боюсь подумать о том, что будет дальше.

Мне нечего ему ответить. Пичужкин тоже замолкает.

Вместо учёбы приходится работать телемастером.
Мой доход гораздо выше, чем у отца, который всю жизнь положил на благо советской науки, воплощая в «железо» сложнейшие алгоритмы радиолокационного обнаружения и борьбы с поставленными противником помехами.

Теперь это никому не надо. КБ где он работает, собираются закрывать. А алгоритмы продали американцам. Но зато мне хорошо платят за починку телевизоров и видаков.

Ощущаю себя почётным говночерпием во время эпидемии холеры.

Пичужкин заснул и похрапывает во сне. Вменяемый мужик и ни разу не гандон – не зря к нему хорошо относятся студенты.

Его история была довольно широко известна среди старшекурсников. Человек крайне талантливый, он так и остался кандидатом наук. Когда дело дошло до предзащиты докторской оказалось, что он нарыл такие интересные вещи, что его отправили в какой-то закрытый «почтовый ящик» в Москве с подпиской о неразглашении.

А там выяснилось, что над подобными проблемами пытался работать не только он, правда, безуспешно. Ему ненавязчиво предложили соавторство в работах, но Пичужкин отказался. Теперь он никогда не станет доктором наук и поэтому бухает.

Наши остановки находятся рядом. Моя – чуть позже.
Бужу Пичужкина: пора на выход. Его прилично развезло в тепле, и он неустойчиво стоит на ногах. Что делать? Выхожу вместе с ним и подхватываю под плечо. Без приключений довожу до квартиры, сдаю на руки жене, благо – недалеко от остановки.
И относительно спокойно возвращаюсь домой, тщательно обходя тёмные дворы.

Внутри поселяется чувство странного удовлетворения. Всё-таки хорошо, что во время этого променада меня никто не попытался убить, ограбить или просто развлечения ради ввалить такой пизды, чтобы срать потом под себя костями в больнице.
Прожит ещё один серый никчёмный день.

«Святые девяностые», как сказала самка Ельцина. Сука…
Как вспомню об этой «святости» - так вздрагиваю.